С программным директором музея Эрарта Денисом Рубиным поговорил корреспондент Культтриггера Илья Панин и выяснил, как удалось открыть театральное пространство, как связаны сцена и музей, а также  —  звонят ли туда из Смольного, и чем отличается московская публика от питерской.

На Васильевском острове Санкт-Петербурга находится самый крупный частный музей современного искусства в России  —  Эрарта. Он появился семь лет назад, осенью 2010-го, и практически сразу стал ключевой точкой на карте не только города, но и страны. Три года назад в музее появилось пространство со сценой-трансформером. За это время там успели провести сотни мероприятий: концерты, спектакли, лекции, выступления. Кажется, будто почти вся современная и актуальная культурная жизнь Питера сосредоточена в этих стенах. 

Сейчас художник может стать режиссером, режиссер  —  музыкантом, музыкант  —  литератором

Илья Панин: Зачем в музее решили сделать еще и сценическую площадку?

Денис Рубин: Раньше там находились несколько обычных помещений музея. Акционеры и руководители поняли, что музею современного искусства необходимо нечто  —  помимо того, что выставляется и вывешивается на стенах. Ведь современное искусство еще не проверено временем, не имеет бесспорной репутационной привлекательности для аудитории. Важно заставить человека прийти в музей не только на экспозицию. Плюс наш музей нацелен на то, чтобы выработать у посетителей устойчивое желание приходить еще и еще. Мы ввели систему годовых абонементов, которые стоят чуть дешевле, чем два разовых. Кроме того, регулярно, примерно каждые три месяца, мы меняем экспозицию в семи пространствах. Но даже этого недостаточно, чтобы стимулировать человека приходить чаще. А событийная история дает эту возможность, любая программа дает новый повод, чтобы к нам прийти.

И. П.: То есть исключительно ради привлекательности?

Д. Р.:Не совсем. [Современное] искусство  —  это не только живопись и инсталляции, это все то, что происходит сейчас. Мы ломаем стереотип, что музей  —  нечто законсервированное. Также контекст музея дает возможность артистам, которые привыкли работать в других пространствах, создать новую реальность. Сколько раз мы наблюдали, когда музыканты, работающие на больших площадках, придя сюда, придумывают специальные истории.

И. П.: Сейчас почти все современные и передовые площадки стараются быть мультиформатными, взять хоть московские «Гоголь-центр», ЦИМ, Электротеатр «Станиславский», а искусство становится все более синтетическим.

Д. Р.: Естественно. Ничто не стоит на месте, все развивается, меняется даже роль художника в широком смысле слова. Мне нравится наше время тем, что сейчас художник может стать режиссером, режиссер  —  музыкантом, музыкант  —  литератором. И при том менять свою профессию можно в любом возрасте, хоть в 70 лет, главное  —  находиться в поле культуры, а куда понесет  —  загадка для всех, даже для самого художника. Когда я учился, мне говорили, что за первые 100 лет своего существования кино выработало азбуку, а сейчас стало складывать слова. В живописи, театре и музыке уже всё попробовали, и люди теперь занимаются тем, что по новой складывают комбинации.

Мы  —  одна из немногих площадок в городе, а может, и вообще, единственная, которая честно выдерживает свой формат  —  стараемся равномерно представлять и театр, и музыку, и кино, и лекционную часть.

И. П.: Как вы наполняете программу сцены?

Д. Р.:Я долго формулировал для себя, как назвать формат, ведь он у нас довольно широкий, и это сделано сознательно. Я называю его «высокая эклектика». В нашем городе, который, вроде бы, и является культурной столицей, публика хоть и прекрасна, но очень инертна и нелюбопытна. Критерии отбора очень просты  —  это срез культуры для современного умного человека, которому в наше время могут быть одинаково интересны и джаз, и электроника, и авангард, и современный театр. Но какие бы умные слова не говорили программные директора, по факту, это очень субъективный выбор. Есть один-два-три человека  —  что им кажется интересным, за это они бьются, такие мероприятия и проводят.

И. П.: Получается, что никакой корреляции с музейными проектами у вас нет?

Д. Р.: Крайне редкая. С одной стороны, нам этого не хватает, но, в то же время, в этом есть и своя прелесть  —  мы автономная организация в свободном полете. У нас бывают мероприятия, связанные с музеем, они могут быть приурочены к каким-то выставкам или событиям. Например, в ноябре будем делать большой фестиваль, посвященный режиссеру Сергею Соловьеву  —  будут костюмы из его фильмов, какие-то фотографии, живопись, БГ сыграет. Но, как правило, жесткой связки у нас нет.

И. П.: Какие проекты вы считаете своей профессиональной удачей?

Д. Р.: У нас есть несколько своих проектов, которые мы придумали. Два года делали фестиваль синтеза искусств Cross Art. Это как раз пример того, как площадка (сцена) вышла в музей. Каждый год на неделю нам на растерзание отдавали половину музея. Мы привозили спектакль и концерт Dewey Dell  —  это дети режиссера Ромео Кастеллуччи, привозили польский театр «Карбидо», который, к нашей гордости, наотрез отказался ехать в Москву (они очень политизированны), а Москва для них  —  воплощение власти и правительства; привозили украинцев, финнов, японцев.

Вторая история, которой я горд,  —  фестиваль кино о живописи Erarta Motion Pictures. Однажды мы подумали, что хорошо бы сделать фестиваль про сам музей. Музей  —  идеальный контекст для такого контента. Честно погуглили до 101-й страницы и выяснили, что нет в мире фестиваля, который был бы посвящен фильмам о живописи. Вот мы его придумали и пять лет проводим. Это международный фестиваль короткометражного кино о живописи. У нас достаточно хороший корпус фильмов  —  номинанты на «Оскар», Каннский кинофестиваль и так далее. Вот я вам перечисляю самые удачные примеры интеграции в музей.

Когда мы видим нашего зрителя, понимаем, что не ошиблись

И. П.: А что-то более локальное есть, самостоятельное, без привлечения пространства музея?

Д. Р.: Я год уговаривал и уговорил нашего знаменитого контрабасиста Владимира Волкова сделать фестиваль его имени, называется он Volkov Manifest. Это чем-то похоже на фестиваль Владимира Мартынова в Москве. Володя в силу своей скромности отказывался, говорил, что это никому не нужно и не интересно, но потом загорелся. В этом году будем делать уже четвертый, и он все время разрастается, собираемся впервые поехать с ним в Москву.

Еще один хороший проект  —  это фестиваль короткометражных спектаклей «Короче». Мы честно придумали его первыми, и только спустя два года что-то похожее появилось в Москве. Это возможность для актеров и режиссеров показать полноценные спектакли, которые бы длились не больше десяти минут. Мы сделали десять таких фестивалей разного качества, потому что сознательно не ставили профессиональный ценз, не требовали дипломов об окончании институтов. Сейчас его приостановили, потому что он немного надоел.

И. П.: Из тех проектов, которые вы уже реализовали, что пользуется наибольшей популярностью?

Д. Р.:Самый большой отклик  —  у отдельных точечных событий. Это концерты западных музыкантов, отечественные исполнители, такие, как «АукцЫон», Леня Федоров, те же Billy’s Band. Мы держим своеобразный эксклюзив, наверное, мы одни в городе, кто представляет линейку неоклассиков: Антон Батагов, Алексей Айги, Владимир Мартынов играют в городе почти только у нас. Плюс московские коллективы, которые, опять же, выступают исключительно на нашей площадке: «Мегаполис», Инна Желанная и другие. В театре  —  любим, дружим и, по сути, тоже держим эксклюзив с театром Derevo. Третий год их спектакли играются только у нас. Уже успели показать все главные хиты, а сейчас представляем премьеры.

И. П.: Бывают совпадения, когда зритель хочет того же, что и составители программ?

Д. Р.:Мне все время нужно выдерживать баланс. К сожалению или к счастью, мы  — частный музей. У нас нет государственных дотаций, мы не можем позволить себе тратить деньги направо и налево, не задумываясь о том, сколько придет людей. Сначала это кажется неприятным, но, на самом деле, сильно стимулирует. Нужно все время искать проект, который будет как минимум интересен, который не стыдно делать самому, и при этом он еще должен собрать какое-то количество людей. Я уверен, что даже самый сложный из наших проектов может, при правильной рекламе и послании, собрать свой зал. Он у нас не очень большой  —  от 300 до 700 человек (в зависимости от конфигурации.  —  КТ). Бывают и провалы, конечно, но мне позволено проваливаться. Главный итог всех лет (открою маленькую тайну), то, что мы вышли на операционную окупаемость. Умудрились к третьему году не уходить в минус, а даже зарабатывать.

Человек, покупая билет на концерт, вкладывается в большое дело  —  это, по сути, краудфандинг, только отложенный. Условно, есть люди, которые хотят кого-то послушать и готовы скинуться на это, но всегда нужен человек, который возьмет на себя смелость этот процесс запустить, вложит первые деньги. Мы, как площадка, будучи уверены в образованности и интересе петербуржцев, вкладываем деньги в тот или иной проект, и выступаем гарантами их активности. Когда люди приходят на наши концерты, мы в очередной раз убеждаемся, что не ошиблись в зрителе.

Комьюнити  —  против снобизма

И. П.: Вы сейчас перечисляли имена  —  это все яркие фигуры в современной культуре, многих можно назвать даже знаковыми. Неужели даже они не гарантируют полный зал?

Д. Р.:Да. Город сложный. Например, чтобы Леша Айги стал собирать полный зал, должно было пройти десять лет. А чтобы собрать людей на хит театра Derevo, нельзя частить, надо делать большие паузы и так далее.

И. П.: В чем сложность Петербурга?

Д. Р.:С одной стороны, дурной тон пенять на публику, все опытные промоутеры говорят, что всегда можно сделать так, чтобы публика пошла. У меня есть любимая формула-сравнение петербургской публики с московской: когда работаешь с новым именем, новым названием на афише, в Москве люди идут с мыслью: «А вдруг будет круто, а я туда не пошел?», а в Петербурге наоборот: «А если будет плохо, а я зачем-то пошел?». Петербургскую аудиторию надо уговорить, объяснить, она еще триста раз подумает. У меня такое ощущение, что наши зрители, не имея особенно большого выбора, уже наелись культурой. Определенный снобизм. Та публика, которая доходит  —  прекрасна, но сделать событие, собрать всех  —  это сложно.

И. П.: Так уж наелись культурой? Ведь столько всего происходит сейчас вокруг.

Д. Р.:Не наевшись  —  наелись. Парадокс. Не так много случается всего у нас, в Москве  —  гораздо больше. Думаю, везде публика грешит потребительским подходом, который мы взяли из капиталистического уклада. Сейчас люди даже к культуре и искусству относятся с позиции потребителя: у меня есть свои права, мне должны дать и то, и это. Я все время пытаюсь из наших зрителей и слушателей сделать соучастников.

И. П.: Это как?

Д. Р.:Поменять подход. Чтобы не пытались вписаться бесплатно, а понимали механизм: когда я даю деньги  —  я участвую в общем деле. Будет здорово, когда люди научатся воспринимать процесс похода в какое-то место как соучастие. Чтобы не просто пришел, посмотрел и ушел, а еще, в идеале, написал об этом, рассказал кому-нибудь, стал медиумом. Я всегда призываю наших зрителей делиться впечатлениями, причем неважно, понравилось им или нет.

И. П.: В Эрарте единый билет на все экспозиции стоит 500 рублей, при этом годовой абонемент, по которому можно ходить сколько угодно раз,  —  950 рублей. А в чем выгода музея? Насколько такая ценовая политика эффективна?

Д. Р.:Эффективна. По большому счету, человек не ходит много раз в музей. Я не знаю точную статистику, но даже применительно к Эрмитажу у петербуржца срабатывает эффект, что он рядом, всегда здесь  —  потом обязательно схожу. Года через три-четыре понимаешь, что давно не был. Мы же находимся немного на отшибе, на Васильевском острове, плюс спорная коллекция  —  современное искусство. Заставить человека прийти даже два раза в год в музей современного искусства  —  достаточно трудная история. Абонемент на год заставляет сделать это хотя бы два, три, четыре раза. Это порождает мощное ощущение комьюнити. Сейчас у нас в музее порядка 30 000 годовых абонементов, и они все время обновляются. Это наша база, аудитория. Современный музей  —  это никак не сакральная институция, а отчасти центр развлечений, здесь можно сходить в кафе, купить что-то в магазине, посетить программы [на сценической площадке].

Вне канонов и границ

И. П.: Зачем городу нужны частные независимые площадки?

Д. Р.:Государственные  —  не так сильно завязаны на окупаемости и прибыльности, и могут больше всего делать, в том числе социальные проекты. Но зачастую у них очень долго принимаются решения. Пример. Наш замечательный земляк, композитор Саша Маноцков сейчас живет в Москве. Целый год концерты пыталась организовать «Новая сцена» Александринского театра. Пока они старались согласовать все, я успел три раза его привезти. У государственных [институций] есть следование политическим заказам, мы же абсолютно независимы, можем хулиганить, экспериментировать. Мы вне канонов и границ.

И. П.: Вам могут позвонить из Смольного и сказать: «Это перебор, не надо так». Или, может быть, уже звонили?

Д. Р.:Нам звонили из Смольного и предлагали только поддержку. Когда началась волна мракобесия, мы показали «Лолиту» Набокова в исполнении актера Леонида Мозгового. Нам прислали письмо с угрозами от псевдоказаков. Оно было очень грубое. В нем во всех грехах обвинялся Александр Сокуров, Леонид Мозговой, Владимир Набоков. Парадокс был в том, что городское правительство само позвонило и предложило помочь с охраной. Даже настоящие казаки то ли позвонили, то ли написали, что это письмо никакого отношения к ним не имеет, они, наоборот, за Набокова, так как он  —  потомственный казак.

Государство не мешает нам никак. Бывают какие-то безумцы, но это частные инициативы. У нас идет спектакль «Монологи Vagini», который даже в таком варианте названия имеет все разрешения и документы, но мы, щадя наших горожан, особенно бьющихся за чистоту нравов, сократили название до «Монологи V». И все равно пришел какой-то помощник депутата и требовал нас к ответу. На мой вопрос, был ли он на спектакле, он ответил, что не смотрел и не пойдет, но осуждает. В качестве довода он привел выдержку из самого романа, который лег в основу спектакля, там действительно много матерных слов, но у нас их нет вообще. Он пытался сорвать спектакль, устроить скандал. Зачем ему это нужно, я не знаю, может, для пиара… Самое смешное, когда я стал смотреть, кто он, то выяснил, что в 70-х парень был причастен к альтернативе и играл в одной андеграундной группе.

И. П.: Ирония судьбы. Как вы считаете, искусство должно существовать за счет государства или частных инвесторов?

Д. Р.:Государство, конечно, должно поддерживать [искусство], при чем не только на уровне создания институтов, но и шире, глубже. Искусство  —  вещь дотационная, требующая вложений, потерь денег. Есть куча проектов, которые бы я хотел привезти, но не могу  —  разорю музей. А государство может себе это позволить, потому что на фоне бюджета  —  это небольшие деньги, а народу  —  важно. В идеале, государство должно делать то, что не под силу всем остальным.

Культтриггер. Фото Вадима Фролова